Нет, сам я не графоман по одной причине, — меня то и дело донимает вопрос: «Вот пишу, а кому это нужно, кроме как мне самому?» Графомана совесть не грызет, — он-то уверен, что его писанина необходима человечеству, если не как воздух, то как вода в половодье.
Да, я знаю, что звание «графоман» очень обидное — иначе стал бы я тут оправдываться, что я, мол, не он?! Моя любимая писательница Дина Рубина, — добрая, как все женщины, — нашла этому занятию дипломатическое определение — «наивная провинциальная наглость», имею в виду «провинцию» в головах, то есть невежество. Видите, я — не женщина, потому не добр, и невежество называю невежеством.
Другая женщина, преподобная Феодора, считала, что всех грешников ждут после смерти двадцать мытарств, первое из которых — «за грехи словом». А я опять скажу без дипломатии: за надругательство над словом, за графоманию, ибо «в начале было Слово и Слово было Бог». И выходит, что Бог, наделяя нас страстью к сочинительству, посылает нам испытание словом.
В Тверской губернии, как, впрочем, во всей России, поэтических праздников — тьма, вот только сами поэты на них — редкость, — одни будущие мытари да «свадебные генералы», вроде Андрея Дементьева, «пришедшего ко двору» и для рыночной власти.
Праздник около литературного альманаха N-ского сельпо (сельского поселения) — как раз та самая «наивная провинциальная наглость»! Повод для праздника — выход альманаха тиражом аж 500 экземпляров! Столичные издания такого сорта искушение — они свой позор не афишируют — скромно умалчивают о тираже «однодневок». Но провинция безмозгло амбициозна! Я тут нашел на чердаке старые советские журналы, подписка на которые всегда была проблемой, то есть на них спрос превышал предложение: «Волга» — 150 075 экземпляров, «Нива» — 236 500, «Октябрь» — полмиллиона… Неужели «празднующие» настолько праздные, что не понимают своей мизерности?! Зачем им эта даже не мышиная, а тараканья возня? «Провинциальная наглость» парализует рассудок?
Анекдот из провинциального самомнения. Хотя праздник сельповского альманаха — тоже анекдот, а не притча.
У престарелой поэтессы (начала писать, выйдя на пенсию), публикующей и издающей избитые рифмы на собственные сбережения (или кровные мужа), осторожно спросил: «Тысячный тираж — не много? Думаешь, столько найдется твоих читателей?» — Отвечает самоуверенно: «А чего мне «думать»? Мои стихи не только здесь, читают в Бразилии, Израиле, Германии, Франции…»
Откуда, недоумеваю, такая «мировая известность»? Я поэтессу еще год назад не знал… Оказывается — Интернет! Вышли на нее «гуляющую» по сайтам: бразилец — потомок русских, закрепляющий несносный русский; поволжский немец, вернувшийся на историческую родину; такой же еврей; потомок российских дворян — «французик из Бордо» — четверо полуиностранцев, а баба возомнила… Это страшно — невежда не знает о том, что он — невежда, — он лишен возможности покаяться! И будучи мытарем, он станет вопрошать Бога: «За что?!» Ведь он уверен, что посвятил жизнь благому делу… Молитесь за него! И я помолюсь.
Провинциальная стихоимитация анекдотична вся — до основания. Здесь не читатель находит (открывает для себя) поэта, а стихотворец мотается по тмутараканям в поиске хотя бы слушателя, хотя бы сельских старушек, пугающих бурными аплодисментами вечную клубную тишину.
Вы, конечно, заметили, что в предыдущем анекдоте промелькнул еще один: о публикации и издании стихов за свой счет. Давайте-ка представим такую небылицу: недобросовестный гончар слепил десяток горшков, не отшлифовал, не обжег, не покрыл глазурью, а только высушил и понес продавать на рынок. Естественно, что горшки у него никто не купит, — халтура! Берут у тех, кто сделал горшки-стишки талантливо, с душой и добротой. И тут нашему «лепиле» от Зависти к мастеровитым конкурентам ударяет в голову моча: он предлагает заплатить тому, кто возьмет его уродливые поделки! Тут же найдутся ловкие люди и без зазрения совести горшки-стишки у бездаря возьмут, еще и похвалят, лаская самолюбие идиота. А чего не взять?! За деньги дурня можно и отличный горшок купить, и книжку талантливых стихов…
Меня называют маргиналом за то, что, «не понимая специфики провинциального стихотворчества», я не оплачиваю ни публикацию, ни издание своих стихов. Спонсор — иное дело, — его лишние деньги — не мои деньги, — спонсор вправе платить за дрянные горшки-стишки. Но тот не поэт, чьи стихи не покупают! «Не продается вдохновенье», но свои горшки следует продавать, иначе зачем их делать? Рынок жесток, но справедлив: востребован тот, кто лучше; остальное — от лукавого, от самообмана, от гордыни, от греха словом.
Одна коллега по поэтическому цеху, когда я делаю замечания по ее стихам, парирует: «А я это стихотворение читала там-то и там-то. Бурно аплодировали. Благодарили.»
Это еще один анекдот о провинциальном самообмане. Здесь одно понятие подменяется другим: слушатель возводится в читателя, а это не одно и то же. Читатель (даже любитель) всегда взыскательнее слушателя. А если говорить о литературном критике, то он — профессиональный читатель, и сравнивать его с бабульками из сельского клуба, мягко говоря, некорректно. Оценка на слух — эмоциональна, поверхностна, а вот оценка при чтении — вдумчива, аналитична. Слушатель никогда не критикует, не оценивает поэта — он изначально благодарен поэту за выступление, за удовольствие оторваться от бытовухи. Встреча с поэтом всегда праздник для слушателя, и только идиот додумается до критики поэта, читающего со сцены. Потому слушатели одинакового аплодируют и поэту, и графоману.
Научно доказано, что на слух люди запоминают лишь треть той информации, которая запоминается при чтении текста. Аплодисменты — это не оценка вовсе, это аванс поэту от слушателя, — к этому авансу он прибавит или отнимет, когда станет читателем, а значит — и критиком.
Ах! Обмануть того не трудно, кто сам обманываться рад! А я не хочу обманываться и сетую все той же коллеге, что у меня нет читателей. Похоже, моя откровенность ей ласкает душу, и она снисходительно утешает: «Надо больше ездить, выступать, читать свои стихи! Нет, у меня есть свои читатели!» Коллега, в отличие от меня, обманываться рада! Заметили вы, что и здесь лукавство подмены!? Читатель для меня, да и для всех, — это тот, кто читает, а стало быть покупает наши книги, а для коллеги — это тот, кто слушает. О разнице между читателем и слушателем я уже сказал выше. У коллеги, как и у меня, общий тираж книги — около двух тысяч экземпляров, а читателей и того меньше, ибо многое из изданного раздарено тем, кто стихами интересуется раз в десятилетие. Наш тираж — нам оценка.
Слушатель для меня — не читатель! Чаще всего он случаен и мало что понимает в поэзии. Вот читал свои стихи в День милиции, или в День военно-морского флота, — уверен, что ни милиционеры, ни моряки не бросились скупать мои книги. Слушатель приходит на встречу с поэтом потому, что это даром! А еще и потому, что поэт сам к слушателю приходит. Тут уместно напомнить о глупом гончаре и его горшках! Сделай поэт вход на свой вечер платным, и — ни один слушатель не придет. Стихотворцы-притворцы об этом знают, но так приятно лукавить себе, что люди ждут встреч с тобой!
А между тем мой народ прекрасно обходится без моих стихов! Другое дело, что я без них не обойдусь. Но не надо путать личную блажь с общечеловеческой необходимостью! Наше хобби — рифмование — нужно лишь нам.
Есть, конечно же, и в нашей провинции поэты, с творчеством которых не расстаюсь, успехам которых радуюсь, над строчками которых «слезою обольюсь», но их мало, как всегда бывает настоящих поэтов. Имен не назову, чтобы кого-нибудь не обидеть. А пусть-ка самообманутся, что именно их имею в виду!
Владлен Кокин
КОММЕНТАРИИ